Opera

www.operanews.ru, 18. September 2011
Либретто оперы, о которой смело можно сказать, что она не на слуху у публики, было написано самим композитором в соавторстве с Ярославом Ивашкевичем и представляет собою не обычную условную канву для оперных страданий и конфликтов, а больше пародию или шарж на преувеличенную тягу к символам и аллегориям. Лично мне всё это напомнило избранные места из «Зангези» В.Хлебникова, где по полторы страницы кряду выписано звукоподражательное щебетание птиц, не имеющее никакого отношения к сюжету, плюс трудно понимаемое поведение заглавного персонажа. В самом деле, как иначе воспринять многоэтажные описания декора на сцене, ювелирно вышитые автором: как выглядит алтарь, сколькими ступенями выше уровня сцены находятся святые дары и ковчежцы, сколько и какие именно свечи колеблются на ветру, как и где стоит кафедра проповедника, число каменных львов, детали мозаики паркета и т.п.
Сюжет, практически совершенно лишённый динамизма, выглядит смесью экзотических причуд: на Сицилии 12-го века, которой правит король Рогер, христианин, доселе живший мирно и ладно со своей женой Роксаной, советником Эдриси и законопослушными подданными, является некий Пастух (разумеется, «с кудрями цвета меди»), смущающий слух невнятными речами о пурпуре роз, изумрудных лугах, пламени души и тому подобными отвлеченными рассуждениями. Эти речи о розах настолько возмущают всех присутствующих, что толпа требует сначала наказать пришельца за оскорбление Христа, а потом, после некоего суда – понимай, духовного поединка Рогера и Пастуха, – за пропагандистом лугов и венков, а заодно почему-то лотосов и Ганга, уходят и толпа, и Роксана. На это отводится два акта оперы.

Король решается пуститься на розыски жены, и в третьем действии на руинах античного театра (следует очередное точное описание расположения обломков, дымящегося разорения и детальной разработки картины разрухи) он настигает беглецов и вступает вновь в продолжительную беседу с Пастухом и Роксаной. Следует всё то же невразумительное воспевание таинственных надмирных улыбок и зова в края вечного упоения, в результате чего Роксана вдруг является греческой менадой и уносится вдаль, Пастух даёт понять о своём дионисийском происхождении (что идёт несколько вразрез с его речами о Ганге и лотосах), король окончательно остаётся один и незамедлительно посвящает свою душу взошедшему солнцу.

Смело отказавшись от бутафорских подробностей спектакля, Брюссельская опера Ла Монне предложила публике полуконцертный вариант исполнения, отчего несомненно выиграла. Спектакль был решён в черных, белых и красных тонах, передвижения исполнителей сведены к необходимому минимуму, и в результате было спето и сыграно необычное представление – скупое внешне, но с безусловным внутренним накалом, которое, думается, порадовало бы самого автора безусловными убедительностью и профессионализмом.

Было сложно отключиться от определённого предубеждения к сюжету, готовясь слушать оперу, но мало известный с симфонической и вокальной стороны композитор преподнёс неожиданно богатый подарок. Музыка Шимановского в этой опере чрезвычайно интересна, своеобразна и разнообразна, и, как и реплики её героев, содержит в себе множество аллюзий и ссылок на иные музыкальные течения первой половины ХХ века. Конечно, это Скрябин, даже при отсутствии прямых цитат. Но это ещё и пейзажные зарисовки Яначека, струи и капельки из «Фонтанов Рима» Респиги и даже – да простят меня музыковеды – некий колорит арии Кончаковны в уснувшем половецком стане – в колыбельной песне Роксаны из второго действия. Балансирование между импрессионизмом и экспрессионизмом даёт интересный эффект: вы не можете вычленить или повторить ясно запоминающуюся мелодию, но вы безусловно наслаждаетесь общей лавиной тембров и вовлечены в яркое действо звука. И в итоге именно музыка и её творец становятся главными героями спектакля, а не позолоченный реквизит и не буйство измышлений режиссёра.

При всей лапидарности сценического решения спектакля было две чудесных находки: пластиковый занавес, перекрывший сцену наполовину во втором акте, и поверженный трон в третьем. Пластик просто отразил подкову зрительного же зала, слегка подсвеченного по всем ярусам, и дал полную иллюзию того, что действие происходит в роскошном королевском дворце, куда и был по сюжету приглашен Пастух на суд Рогера. В следующем акте зрителям не стали морочить голову оборванными занавесами и рваными кулисами, чтобы развернуть картину разрухи, а просто королевский трон оказался лежащим на боку, и этого вполне хватило для имитации руин, духовных и вещественных.

Исполнители были прекрасны, а три главных персонажа - один лучше другого. Американский тенор Эрик Катлер (Пастух) обладает лиричным и сильным голосом; нельзя отказать ему и в харизматичности. Сложная партия выучена и спета блистательно, что особенно удивительно, если знать, что на работу было отведено четыре дня репетиций.

Певица из Варшавы Ольга Пасечник (Роксана) – любимица бельгийской публики, одна из лауреатов конкурса королевы Елизаветы 2000-го года. К лёгкому, гибкому и очень проникновенному сопрано добавляется прекрасная сценическая внешность певицы, поющие же глаза и выразительные руки. Манеры и жесты, исполненные достоинства при безупречном владении голосом, дают действительно королевский образ.

Польский баритон Анджей Доббер (Рогер) совершенно покорил публику ярким и сильным пением. Можно попенять, что иногда голос звучал несколько режуще, но, с другой стороны, это было вполне оправдано сюжетными и музыкальными требованиями момента. Роль Эдриси исполнил британский тенор Джон Грэхем Халл. Также участвовали два польских хора: коллектив Камерата Силезия и Хор польского радио. Детский хор – коллектив театра Ла Монне.

Дирижировал спектаклем Хартмут Ханшен (Hartmut Haenchen). Прочтение весьма сложной партитуры было подано им по-немецки точно и ясно; несколько сухо по жестикуляции, если смотреть со стороны, но ярко и захватывающе, если судить по результату: ответному звучанию оркестра, хора и солистов.

Спектакль был принят без преувеличения горячо, и весьма заслуженно. В публике присутствовала большая часть польской общины Брюсселя, воспользовавшаяся возможностью послушать оперу на родном языке.
Майя Шварцман.